Мариам Петросян - Дом, в котором… [Издание 2-е, дополненное, иллюстрированное, 2016]

— Что случилось? — спрашивает он.

— Случилось давно. Для меня как вчера, а для всех остальных — уже давно. Все мы хотим чудес, Сфинкс. Некоторые чудеса осуществимы, а некоторые нет, поэтому мы выбираем возможное. Но вот ты выбрал, и оказывается, что у тебя недостаточно сил, чтобы достигнуть хотя бы этого. Ты понимаешь, о чем я говорю?

Сфинкс понимает, хотя предпочел бы не понимать.

— Шакал — близкой друг тебе, — говорит Стервятник тихо. Его слова почти заглушает дождь и доносящиеся со двора крики. — Попроси за меня. Тебе он не откажет.

Сфинкс возвращается к кровати и садится рядом со Стервятником, так, чтобы не видеть его лица.

— Он откажет, — говорит Сфинкс. — В такой просьбе он откажет, поверь. Он сделает вид, что не понимает, о чем я прошу. Он будет просто Шакалом, ему это не трудно. Это даже нельзя будет назвать отказом или притворством, потому что то, что раздает билеты в обратный конец, вовсе не Шакал. Он — оно — собаку съело на таких ситуациях, еще до нашего с тобой рождения. И… честное слово, поверь мне, отсюда, с этой стороны, к нему подхода нет. Только с изнанки.

Стервятник ссутуливается, уткнувшись подбородком в ладонь. Он уже смирился с поражением, но все же говорит:

— Тебе довольно трудно отказать, когда ты о чем-то просишь.

На самом деле больше всего ему хочется оборвать этот неприятный разговор, уйти подальше от Сфинкса и пережить свое горе в одиночестве. Больше всего ему хочется этого. Но он сдерживается.

— Тебе тоже, — грустно говорит Сфинкс. — Поэтому я сделаю то, о чем ты просишь.

— Но он откажет.

— Но он откажет.

Стервятник смотрит на Сфинкса желтыми сатанинскими глазами.

— Тогда, — говорит он с усилием. — Если ты так в этом уверен… можешь не тратить на это время. Я тебе верю. Если бы все было так просто, чудеса не были бы чудесами. Но знаешь… иногда мне кажется, вернее, казалось, что я именно тот, с кем это могло бы произойти. Я и Макс…

В этот момент в спальню въезжает Лорд, и Сфинкс готов убить его за несвоевременное появление, но Стервятник продолжает говорить, словно ничего не изменилось:

— Мы с ним были слишком одно, чтобы кто-то остался жить после того, как не стало другого. Мы были не просто близки, мы были одним целым, и после того, что с ним случилось, мне казалось, что, раз половина меня осталась жить и прожила так долго, в этом должен быть какой-то смысл. И он бы был, если бы не моя бездарность. Я всего лишь Прыгун, чем бы ни травился. На той стороне события управляют мной, а не я ими.

Лорд остановился, так и не отъехав от двери. Слушает Стервятника, глядя в пол. Мельком взглянув в его сторону, Сфинкс преисполняется сочувствия. Судя по виду Лорда, он вряд ли способен оценить тот факт, что Стервятник включил его в ближайший круг друзей, которым позволено выслушивать его откровения. Скорее, он думает, что Стервятник его не заметил.

— А самое обидное, — говорит Стервятник. — Самое обидное во всем этом то, что, будь он на моем месте, он бы с этим справился. Ведь он был намного сильнее.

Дождь усиливается, заглушив доносящиеся со двора вопли. За окнами — сплошная серая завеса. Капли отскакивают от карниза, подоконник уже весь мокрый, на полу перед ним скоро образуется лужа. Сфинксу хочется просто смотреть на все это. Или высунуться из окна, под бешено секущую мокрость, и попробовать подышать ею. Смыть с себя чужую боль.

— И вот я все думаю, — вздыхает Стервятник. — Тот ли из нас умер, кто должен был умереть?

В столовой празднично. Весело, шумно и сыро. Пол весь в грязи и испещрен отпечатками шин. Побывавшие под дождем явились на обед обмотанные полотенцами или прямо со двора — мокрые. У Крыс орет включенный на полную громкость магнитофон, а посреди стола установлена вырезанная из плаката и наклеенная на картон фигурка Игги Попа. Своего рода тотем. Он же орет из динамиков магнитофона. Птицы щеголяют накинутыми на головы черными полотенцами и согреваются таинственными жидкостями из передаваемых друг другу под столом пузырьков.

За столом четвертой атмосфера скорее лирическая, чем праздничная. Лэри, в полосатом тюрбане из полотенца, хлебает суп, изящно оттопыривая мизинец. Курильщик строчит в своей знаменитой тетради, отгораживая ее от любопытных взглядов локтем. Толстый жует салфетку. Табаки, целиком закутанный в купальную простыню, сидит на стуле, а Мустанг его сохнет рядом, и сохнуть ему, судя по всему, предстоит еще долго.

Не успевает Сфинкс сесть, Табаки подползает к нему по краю стола.

— Я приготовил для Русалки отличное приворотное зелье, — сообщает он, перекрикивая Игги Попа. — Стопроцентный результат гарантирован.

— Зачем оно ей?

— Как зачем? — изумляется Табаки. — Для попугаихи!

За окном все льет и льет. Сквозь грохот струй доносятся ликующие вопли.

— Все ринулись во двор освежиться, — сообщает мне Табаки в перерыве между куплетами «Дождевой песни». — Запирание двери, понятное дело, пришлось отложить.

Ну да, и первый ринувшийся под дождь был он сам. Какие уж тут замки и запоры.

Из прихожей доносится грохот. Это Лэри в стомиллионный раз пытается затолкать на полку свой походный рюкзак. Рюкзак, размером с небольшой дом, там не помещается, но Лэри человек упорный и верит в чудеса.

Всматриваюсь в шелестящую молочную серость, пытаясь разглядеть становище бритоголовых. Мне кажется, что я различаю в той стороне мутное оранжевое пятнышко света, но, может, оно намного дальше, чем палатки.

— У тебя случайно нет бомбы? — спрашиваю я Шакала.

Он оживляется.

— Случайно, прямо сейчас, нет. Но ты только скажи. Соорудить маленькую бомбочку — минутное дело! Тебе правда нужно?

— Нет. Это была шутка.

— Смотри, — вздыхает Табаки. — Если надо, я справлюсь в кратчайшие сроки.

Отрываюсь от окна и иду к кровати, с ощущением, что успел отрастить жабры. Курильщик смотрит так, словно ему хочется подстелить под меня клеенку, которой у него, к сожалению, нет. Табаки включает кофеварку.

Не успевает вода закипеть, как появляется усталый Лэри. Он явно хочет поделиться с нами подробностями своей победы над рюкзаком, но из прихожей доносится звук падения чего-то тяжелого, и мы понимаем, что рюкзак опять рухнул.

Лэри зажмуривается, мы с Табаки деликатно молчим, чтобы окончательно его не расстроить. Курильщик собирается сказать что-нибудь, по его мнению, утешительное, и тут кто-то начинает барабанить в коридорную дверь. Судя по всему, кувалдой.

— Это еще что? — изумляется Шакал. — Свои так не стучат!

Гость, не дожидаясь приглашения, вваливается в прихожую и, чуть не убившись по пути об рюкзак Лэри, воздвигается на пороге. Заурядный Ящик в черном халате. Обведя нас мутным взглядом, спрашивает:

— И который из вас тут Кузнечик?

Табаки роняет гармошку. Лэри таращится так, что косоглазие полностью сглаживается.

Ящик вздыхает.

— В соседней комнате сказали здесь спросить. Так который?

— Ну, допустим, я. А в чем дело?

Перехватываю недоумевающий взгляд Курильщика, который понятия не имеет о наших старых кличках и не понимает, с чего мне вдруг вздумалось морочить Ящика.

— Пошли. Там узнаешь.

Не дожидаясь ответа, Ящик удаляется, даже не посмотрев, иду ли я следом. Я, конечно, иду.

Несколько мокрых Птиц в мокрых колясках, размахивая полотенцами, раскатывают по Перекрестку. Возможно, это танец. При виде нас с Ящиком веселье резко стихает. В сопровождении Ящиков обычно отправляются в Клетку, поэтому я ловлю сочувственные взгляды, а кто-то даже успевает накинуть мне на плечи сырое полотенце.

— Дали бы хоть переодеться человеку! — кричит Ангел.

Ящик оборачивается.

— Псих на психе, — бормочет он. — Вроде увечные да больные, а как промокнуть или там в грязи поваляться, так всегда с превеликим удовольствием…

— В снегу, — машинально поправляю я.

— Ладно, в снегу, — соглашается Ящик. — Какая разница?

Мы спускаемся на первый этаж и останавливаемся возле приемной.

— Вечно заявятся в неположенные часы, — ворчит Ящик. — Говори не говори… раз уж приехали, так подавайте им, это… кузнечиков. Или еще кого. А что время обеденное, на это им наплевать. А мы ведь тоже люди…

Я молчу. В голове каша. Там зовут на помощь, ставят фургоны в круг, отдают швартовы и велят отстреливаться до последнего патрона. Неужели Шакал постоянно живет в таком паническом ожидании? Неужели нас, чуть что, выкрикивающих пугающие инструкции, теперь будет двое?

— Шевелись, — бросает мне Ящик. — Чего застрял?

Я, внезапно ослабев, прислоняюсь к стене возле двери приемной.

— Меня там кто-то ждет?

Квадратная рожа Ящика, кое-как отскобленная от щетины, но все равно синеватая, выражает только скуку.

— Ясное дело, ждет. Братишка твой. Просил сразу не говорить, пусть, мол, будет ему — тебе, то есть — сюрприз. Хорош сюрприз получился, вон как тебя перекосило!